ИЗДАНИЕ «КРАСИВОЕ И КОКЕТНОЕ»
«Пестрые сказки», напечатанные в Экспедиции заготовления государственных бумаг, отметили 185-летие.
Экспедиция заготовления государственных бумаг печатала не только банкноты и ценные бумаги. Здесь выпускались и книги, причем каждая такая книга становилась событием. Некоторые из этих изданий широко известны — например, знаменитые сказки с иллюстрациями Ивана Билибина. Но были и другие — не менее интересные, самобытные, красочные, наделавшие в свое время немало шума. Одна из таких книг — сборник «Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным». Он был напечатан в Экспедиции заготовления государственных бумаг 185 лет назад, весной 1833 года. В предисловии «от издателя» указывалось: «…для одних… сказки покажутся слишком странными, для других слишком обыкновенными; а иные без всякого недоумения назовут их странными и обыкновенными вместе…» И резонанс был огромен — с первых же дней после появления «Пестрых сказок» о них много и горячо спорили, а само издание молниеносно раскупалось.
Тираж печатали под присмотром Гоголя
В первую очередь, «Пестрые сказки» очаровали читателей оформлением. Впрочем, удивляться этому и не следовало. Ведь отпечатаны они были на бумаге и на оборудовании одного из лучших бумажно-полиграфических предприятий того времени — в Экспедиции заготовления государственных бумаг.
Издатель поставил себе цель: доказать, что и в России могут печатать роскошные издания. Обложку «Пестрых сказок» украшал кружевной орнамент. На титульном листе название книги отпечатали в шесть красок: каждая буква в слове «сказки» имела разный цвет. Таким образом, титульный лист «Пестрых сказок» сам стал пестрым. Различными были не только цвета, но и шрифт; нарядность этой странице придавала и изящная рамка.
Современному читателю может показаться, что особой красоты в оформлении нет. Но не забудем — книга была издана 185 лет тому назад, и для того времени многокрасочная печать была внове. Один из читателей писал: «…“Пестрые сказки” изданы так роскошно, что… теперь не знаю, существует ли типография для литературы или литература для типографии…» Вяземский так отзывался своему другу о «Пестрых сказках»: «Я еще не видел их, но издание сказывают очень красивое, кокетное…»
В Экспедиции заготовления государственных бумаг печатным отделением в тот момент руководил Яков Яковлевич Рейхель. Так что в печатании «кокетного» издания он принимал самое деятельное участие. Издатель в своих воспоминаниях писал: «Пустить в ход резьбу на дереве, а равно и другие политипажи — дело тогда совершенно новое, в котором деятельно помог мне опытный и почтенный друг мой Яков Васильевич Рейхель». Вот только отчество Рейхеля в воспоминаниях почему-то указано неверно.
Все тринадцать заставок и фронтиспис для книги резались на дереве в Петербурге художником П. Русселем по эскизам Ф. Рисса (и тот и другой — французы по происхождению).
За печатанием тиража, по просьбе автора сказок, непосредственно наблюдал Н.В. Гоголь. К одной из сказок он набросал даже рисунок, который, однако, так и остался в черновике. Перед выходом книги в свет Гоголь в письме А.С. Данилевскому отмечал: «…Рекомендую: очень будет затейливое издание, потому, что производится под моим присмотром».
Кто скрывался под фамилией Гомозейка?
Но не только оформление привлекало внимание к «Пестрым сказкам». Книга имела множество «секретов», которые читателям следовало разгадать. Самым большим из них были автор и издатель книги. Сразу скажем о том, что никакого Иринея Модестовича Гомозейки никогда не существовало. Да и издателя с фамилией Безгласный — также не было.
Пошел на такой литературный обман Владимир Федорович Одоевский. Он был и автором, и издателем, то есть и Гомозейкой, и Безгласным в одном лице. В то время подобные литературные приемы, свойственные искусству романтизма, были модным явлением.
Владимир Федорович Одоевский — представитель древнего княжеского рода, писатель, философ, музыкант, ученый, журналист, литературный и музыкальный критик. Человек необыкновенно одаренный и очень любознательный. Одоевский, обладая энциклопедическими знаниями в нескольких областях, сотрудничал в весьма многих обществах. Достаточно сказать, что имя его значится в истории Публичной библиотеки, где он служил; Румянцевского музея, где был директором; Московской консерватории, одним из основателей которой он являлся. Многих князь изумлял интеллектуальной широтой своих знаний. Так что формулировка о «магистре философии и члене разных ученых обществ», что стояла в заголовке книги, ему вполне соответствовала.
Вот так писал о нем один из его современников: «Его привлекательная, симпатичная наружность, таинственный тон, с которым говорил он обо всем, беспокойство в движениях человека, озабоченного чем-то серьезным, выражение лица постоянно задумчивое, размышляющее, — все это не могло не подействовать на меня. Прибавьте к этому оригинальную обстановку его кабинета, уставленного необыкновенными столами с этажерками и с таинственными ящичками и углублениями. Книги на стенах, на столах, на диванах, на полу, на окнах — и притом в старинных пергаментных переплетах с писаными ярлычками на задках; портрет Бетховена (с длинными седыми волосами и в красном галстуке); различные черепы, какие?то необыкновенной формы склянки и химические реторты».
О том, что Владимир Одоевский имел очень симпатичную и привлекательную внешность, можно судить по портрету. А вот относительно хозяйского кабинетного дивана писателя следует сказать отдельно.
В доме Владимира Федоровича и его жены Ольги Степановны в Петербурге по субботам собиралась блистательная публика. Этот знаменитый литературный салон прозвали академией. Излюбленным местом литераторов, музыкантов и ученых стал дряхлый кожаный диван князя.
По словам мемуариста В.А. Соллогуба, «здесь Пушкин слушал благоговейно Жуковского; графиня Ростопчина читала Лермонтову свое последнее стихотворение; Гоголь подслушивал светские речи; Глинка расспрашивал графа Виельгорского про разрешение контрапунктных задач; Даргомыжский замышлял новую оперу и мечтал о либреттисте». А один из современников писателя дал очень меткую и обобщающую формулировку: «Вся литература на диване у Одоевского…» На гостей созерцал и человеческий скелет, стоявший в одном из углов комнаты. Хозяин радушно принимал посетителей в длинном черном сюртуке и свисающем набок черном колпаке, одеянием он напоминал алхимика. Одоевского часто называли русским Фаустом, и он сам признавал свою схожесть с этим классическим образом.
В один из таких субботних вечеров в марте 1833 года Одоевский вручал друзьям, завсегдатаям кожаного дивана, свою новую книгу «Пестрые сказки». Экземпляры эти были необычными — подарочными.
Об их существовании стало известно после того, как в собрании Британской библиотеки был обнаружен один такой экземпляр с карандашными пометками Одоевского: «Только 25 экземпляров сей книги отпечатаны на веленевой бумаге. Сии экземпляры никогда не были пущены в продажу» (веленевая бумага изготавливалась ручным способом с помощью форм с тканой сеткой, не оставляющей на бумаге отпечатков в виде линий. — Прим. автора).
Еще одним «секретом» книги стали грамматические «штучки» В.Ф. Одоевского. Переложив всю ответственность на плечи мифического Гомозейки, автор стал использовать в книге не употребляемую в обиходе пунктуацию. По примеру испанского языка, в начале каждого вопросительного предложения он ставил перевернутый вверх ногами второй вопросительный знак. В обращении к читателю издатель писал: «Оборотный вопросительный знак, который ставится в начале периода для означения, что оному при чтении должно дать тон вопроса».
В завершение ко всему в тексте книги полностью отсутствовала буква «э», явно не хватало запятых, но зато было много тире и многоточий. «Гомозейковская, а точнее одоевская пунктуация» не всем пришлась по душе: «Наш автор имеет свое собственное правописание; пусть так! Но зачем он пишет: етот, когда уже непременно должно писать: эти?».
Мир «Пестрых сказок»
О чем же сказки В.Ф. Одоевского? Вот названия нескольких из них: «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем», «Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту».
Первая из названных сказок очень напоминала «Нос» Гоголя. В этой сказке есть сцена, когда потерпевший диктует заявление о пропаже собственного тела. С простодушным юмором автор показал гнетущий абсурд российской провинциальной жизни, где важное место отведено скуке, пьянству и взяточничеству.
Во второй сказке заезжий басурман одну из девушек, которые гуляли по Невскому проспекту, превратил в куклу. Превращаются в карты и герои другой сказки — чиновники, засидевшиеся за бостоном.
В «Пестрых сказках» автор играл фантастическими мотивами, сцеплял парадоксы.
На рисунке, приведенном в статье, мы видим иллюстрацию к сказке «Реторта». Главный герой сказки — петербургский сочинитель, поклонник хиромантии, присутствуя на балу, почувствовал запах серы. Заинтересовавшись этим обстоятельством, он вдруг обнаружил, что и зал с танцующими парами, и весь дом странным способом оказались в большой стеклянной реторте. Снизу под ретортой горел огонь, а сверху шалил чертенок.
«Хотелось бы, чтоб им не было конца»
Отзывы современников на столь экстравагантное издание были разными, порой — противоречивыми: «Читая “Пестрые сказки”, не знаешь, чему удивляться более: оригинальному воззрению ли автора на все житейское, или неистощимому богатству фантазии, или тому, что этот пронзительный философский ум, разлагающий все без милосердия, может уживаться с такой искренней, добродушной веселостию».
Один из читателей отметил: «… Боже! Что это такое «Пестрые сказки»? Камер-юнкер хочет подражать Гофману…»
Мать князя Екатерина Алексеевна Филиппова, прочитав сказки, написала сыну: «Читала я твои препестрые сказки: иного не поняла, другое догадалась, третьему рассмеялась… девушка из которой вынул сердце француз слишком зла, я думаю тебе за нее досталось… но всего мне лучше понравился этот сидящий в углу и говорящий «оставьте меня в покое»; это очень на тебя похоже…»
Учитель Одоевского в пансионе И.И. Давыдов так оценил книгу своего ученика: «Философской повести у нас не было до приятных опытов в “Пестрых сказках”».
Приятель из Москвы писал Одоевскому: «Мы с удовольствием их читаем, но вообще они не произвели сильного действия: весьма немногие понимают их, а еще менее людей, которые ценили бы по-настоящему их достоинство».
«Московский телеграф» в лице Полевого очень резко осудил «Пестрые сказки»: «…это холодная, бесцветная, ничего не сказывающая аллегория, усыпанная блестками начитанности, обдает холодом прозаизма».
В письме князю живописец Э.В. Бинеман писал: «…это средоточие восхитительной элегантности и изящества… Сказки Шехерезады не могли меня так развеселить, как эти “Пестрые сказки”. Хотелось бы, чтоб им не было конца, сколько в них ума и чувства, и какое впечатление они должны произвести своим появлением!»
Впрочем, современные читатели могут составить собственное мнение о «Пестрых сказках» — книга эта неоднократно переиздавалась.
Ольга ВОРОБЬЕВА
Водяной знак
№ 7-8 (63-64) июль-август 2008