Инструмент управления толпой

Цикл «Французская революция» блестящего мастера живописи Франции XX столетия Бернара Бюффе (1928–1999) — это острый, плакатный и одновременно беспощадный документ, посвященный толпе безмолвных зрителей у подножия самого гнусного инструмента публичного уничтожения инакомыслящих людей. Его полотно «Гильотина» — напоминание о самых жестоких страницах Французской Республики.

 

Б. Бюффе. Инструмент укрощения

 

Яркие, кричащие пятна красного и резкие, пронзительные линии черного — самая верная манера для изображения кровавых расправ в центре Парижа. Современники вспоминали, что в домах вокруг площади было невозможно жить, потому что днем и ночью пахло кровью, а в воздухе стояли отзвуки криков тысяч приговоренных. Гильотина — изобретение французского врача Гильотена — стала основным инструментом борьбы революционного Конвента с инакомыслием. С того времени этот инструмент демократии служил во Франции много десятилетий, вызывая у людей искусства ужасные ассоциации с прошлым.

Летописцы Французской революции XVIII века не скупятся на выражение своего презрения или, наоборот, восхищения действиями «гениев» народного бунта — Марата, Дантона и Робеспьера... Палач Шарль Генрих Сансон — «исполнитель приговоров» и свидетель революционных расправ — отмечал на страницах своего дневника происходившее и даже комментировал факты, ставшие историческими вехами.

Заговоры, интриги, противостояния, слухи о переворотах, усиление то одной, то другой партии — это и есть настоящая история Французской революции. Однако среди громадного числа вождей и идеологов революции почти с самого ее начала и до логического завершения одна фигура все­таки удерживала лидирующие позиции и определяла многие этапные события. Это фигура провинциального адвоката по имени Максимилиан Робеспьер, как нельзя кстати оказавшегося в Париже в самом начале революционных событий и влиявшего на многое из происходившего впоследствии. Иногда казалось, что ему единственному известны итоги событий в Париже. Иногда он ассоциировался с бездушной машиной для убийства, для которой сам факт казни противников был самоценным. Его позиции в деле короля и королевы направили революционные комитеты на путь террора. Его безбожие определило атеизм парижской буржуазии. И все же для обретения могущественного влияния в комитетах и Конвенте Робеспьеру потребовалось несколько решающих действий, не только создавших ему имидж революционера, но и предоставивших ему самый неожиданный титул — Неподкупного. Народ желал, чтобы именно такие лидеры заботились о всеобщем благе.

Первым из «понятных всем» поступков стала речь Робеспьера на процессе о судьбе французского короля Людовика XVI. Именно тогда, когда роялисты надеялись освободить Капетинга и возродить монархию, малозаметный депутат Робеспьер показал французам, каким должно быть отношение победителя к свергнутому королю: «…Людовик лишен престола за свои преступления; он объявил мятежным французский народ и в наказание призвал против него своих собратьев­тиранов. Победа и народ решили, что мятежником был он один. Следовательно, Людовик не может быть судим: он уже осужден; он осужден или республика не оправдана. Привлекать к суду Людовика ХVI в какой бы то ни было форме, это, значит, возвращаться вспять к монархическому и конституционному деспотизму; это идея контрреволюционная, ибо она ставит под сомнение самое революцию. В самом деле, если Людовик может быть предан суду, то он может быть и оправдан; он может оказаться невинным; даже больше того, он предполагается невинным до окончания суда. Но, если Людовик может предполагаться невинным, во что превращается тогда революция? Не есть ли она, в таком случае, нечто неопределенное и сомнительное?..

Возникает новое затруднение: к какому наказанию приговорить Людовика? Смертная казнь слишком жестока, говорят одни. Нет, возражают другие: жизнь еще более жестока; мы требуем, чтобы его оставили в живых… Предлагаю вам немедленно сделать постановление об участи Людовика. Что касается его жены, вы предадите ее суду, равно как и всех лиц, обвиняемых в таких же посягательствах. Сын их будет содержаться в Темпле до тех пор, пока не утвердится мир и общественная свобода. Самого же Людовика Национальный Конвент должен объявить изменником французской нации и преступником перед человечеством. Я требую, чтобы он в качестве такового дал назидательный пример миру на том самом месте, где 10 августа пали благородные мученики свободы…»

Именно речь Робеспьера склонила «весы национального правосудия в сторону казни», и она же положила начало диктаторству человека, который в силу своего понимания окружающей обстановки либо в угоду собственным планам получил право осуждать и обрекать на смерть.

Казнь короля Людовика. Франция. Гравюра

 

Сам палач, человек наблюдательный и достаточно далекий от политики и борьбы партий, так описал происходившее в день казни: «Толпы народа на улицах были так велики, что было уже около девяти часов, когда мы добрались до площади Революции. Мои помощники Гро иБарре уже поставили гильотину; при взгляде на нее мне тотчас пришла в голову мысль, что она не будет действовать.

В это время к эшафоту подъехал экипаж. Король сидел сзади, в глубине кареты, рядом с ним сидел священник, бывший его духовник, спереди на скамейке помещались два жандармских квартирмейстера. Карета остановилась, и отворились дверцы. Первыми вышли два жандарма, за ними почтенный священник. Затем из экипажа вышел король. В это время он был так спокоен, держал себя с таким достоинством и величием, с каким я видывал его в Версале и Тюильри. Когда король стал подниматься по лестнице, я с отчаянием поглядел вокруг себя: повсюду видны были только войска. Народ, отодвинутый за эту живую ограду, составленную из солдат, казалось, обезумел от ужаса и хранил гробовое молчание. Впрочем, неумолкавший грохот барабанов легко мог заглушить всякие крики; поэтому просьбы людей о пощаде были не слышны.

Король был казнен. Никакие попытки освободить его перед гильотиной не осуществлялись ни обществами заговорщиков, ни отдельными фанатиками».

Шарль Генрих Сансон вслед за описанием казни короля приводит еще множество примеров подобного рода исполнения приговоров, на которых настаивали и Конвент, и Комитет законодательства, и лично Робеспьер.

Как же не вязался облик Максимилиана Робеспьера, оставленный в описаниях Томаса Карлейля, с жестокостями, вершившимися по его приказаниям: «...невысокий, невзрачный, незадачливый человечек лет тридцати, в очках, с беспокойным озабоченным взглядом; его лицо приподнято вверх, словно он старается учуять непредсказуемое будущее; цвет его лица желчный, скорее бледно–зеленоватый, как цвет морской воды».

Робеспьера подозревали в ограниченности и скрываемом честолюбии. Ему приписывали непреклонность и принципиальность и тут же открывали в нем мелкую душу. Его противопоставляли Мирабо как величайшему трибуну Французской революции, а после процесса над королем признали вождем.

Однако борьба с монархией завершилась, и началась клановая борьба революционных партий и вождей, в которой проигравших тащили на парижскую площадь под нож гильотины. Смертная казнь стала единственным приговором, выносимым Революционным трибуналом.

31 мая набат с колокольни собора Парижской Богоматери возвестил начало вооруженного противостояния якобинцев и жирондистов. Первыми противниками якобинцев (левых революционеров, во главе которых стоял Робеспьер) оказались депутаты из Жиронды (окрестностей Бордо), объединенные вокруг редактора газеты «Французский патриот» Бриссе и защищавшие интересы богатой буржуазии Юга и Юго–Запада Франции.

Во исполнение планов Робеспьера Коммуна образовала национальную гвардию, поставив во главе ее Анрио, своего преданного и решительного человека. Гвардия окружила здание Конвента, где с новой силой разразились речи и обвинения, против соглашательского большинства Жиронды.

Внук палача, оставил подробное описание дня казни жирондистов, происходившей 30 октября. Эту жуткую процедуру всегда совершали в присутствии представителя Революционного суда, не позволявшего забыть унизительные и жестокие части ритуала, подавлявшие личность перед тем, как обреченному предстояло предстать на эшафоте в окружении толпы зрителей. Небо было пасмурно, и накрапывал дождь. При всем том бесчисленные толпы народа, несмотря на сырую погоду, собрались на улицах...

Когда осужденных разместили у лестницы эшафота, между двух рядов жандармов, они начали прощаться, ободряя друг друга. Потом хором запели песню свободных людей того времени. И вот жертвоприношение началось!

В ту минуту, когда загремело лезвие гильотины, осужденные стали петь гораздо громче, как бы надеясь, что звуки их песни долетят до несчастного собрата в самый момент казни.

Шарль Генрих Сансон распоряжался ходом казней. Первый из помощников держал веревку блока, второй следил за уборкой трупов, которые попарно укладывали в ящики, приготовленные сзади гильотины. Но когда упала шестая голова, ящики и доски гильотины до того были залиты кровью, что одно прикосновение к этой доске должно было казаться ужаснее самой смерти. Казнь была поставлена на поток. Гильотина работала со скоростью швейной машинки. Шарль Генрих Сансонприказал помощникам взять по ведру воды и после каждой казни обмывать окровавленные части гильотины.

Л. Давид. Смерть Марата. 1973

 

Дневники Сансона многократно останавливаются на описаниях приведения в исполнение приговоров Конвента или Революционного трибунала. Неожиданно оказались в череде описаний участники заговоров и различные посредники из Англии, Бельгии, Пруссии, которые появлялись на французской земле, связывая эмигрантов с оставшимися в стране помещиками–дворянами, с представителями некогда могущественных семей. Были среди них и такие, которые искали возможности приобщить к международным переговорам Дантона и Робеспьера. Это лишний раз доказывало, что внешние политические силы рассматривали любые варианты стабилизации политического положения во Франции и делали ставки то на одного, то на другого из лидеров якобинского движения.

Нищий Марат, который своей энергией и неумолимостью ни в чем не уступал Неподкупному, конечно, мешал большинству Конвента, да и в силу некой отстраненности от партийной жизни был более уязвим, нежели любимец якобинцев Робеспьер. Его убийство многим развязывало руки. Из трех вождей, признанных авторитетов, остались двое: Дантон и Робеспьер. Историки обвиняют Неподкупного в подозрительности. Он подозревал жирондистов и военных, противников и соратников, организовывал вокруг себя специальные органы, следившие и за теми, и за другими, в Париже и на границах страны, в особенно взрывоопасных регионах и среди наиболее поддающихся агитации слоев населения. Вслед за главарями жирондистов на эшафот был отправлен герцог Орлеанский, отказавшийся в дни революции от родства с французским королем и признавший республику.

Дантон и Робеспьер не просто за всем наблюдали, но руководили закулисной борьбой, убирая одного за другим своих противников. Усиливая свое влияние в среде якобинцев, в Конвенте либо в Комитете общественной безопасности, каждый пристально следил за ошибками и слабостями другого, чтобы выдвинуть обвинение в популизме или диктатуре, заговоре или нерадивости исполнения революционного долга.

Робеспьеру докладывают, что Дантон берет громадные взятки и публично заявляет о том, что должен воспользоваться красивой жизнью, которую обеспечивает ему его положение лидера новой Франции. Другие сторонники Робеспьера доносят, что Дантон составляет планы противостояния комитетам, нейтрализации Робеспьера, возвращения богатым их влияния, освобождения противников революции из тюрем и пересмотра конституции. Был обнаружен документ получения денег Дантоном от англичан. 30 марта, опираясь на пылкую обвинительную речь Сен–Жюста, были арестованы сразу Камилл Демулен, Дантон, Филиппо и Делакруа. Их политическая судьба была окончательно решена, но для соблюдения конституционной законности еще предстояло провести суд и преодолеть сопротивление дантонистов в Конвенте.

Робеспьери в этот раз был во всеоружии своего красноречия. Он заявил: «По царящему здесь смущению легко заметить, что обсуждаемый вопрос достаточно важен; и, правда, речь идет о выяснении того, одержать ли ныне несколько человек над отечеством… Я упомянул о Дантоне потому, что, вероятно, кто­то думает, будто с этим именем связана какая–то привилегия. Нет, мы не хотим никаких привилегий, мы не хотим никаких кумиров. Сегодня мы увидим, сумеет ли Конвент разбить мнимого, давно сгнившего кумира или же последний, падая, раздавит Конвент и французский народ…Я заявляю, что всякий, кто в эту минуту трепещет, преступен, потому что люди невиновные никогда не боятся общественного надзора.

Мне тоже хотели внушить страх; меня хотели уверить, что опасность, приблизившись к Дантону, может коснуться меня. Друзья Дантона посылали мне письма, надоедали мне своими речами. Я заявляю, что если правда, будто опасности Дантона должны стать и моими опасностями, то я не счел бы это общественным бедствием. Что мне за дело до опасностей? Моя жизнь принадлежит отечеству; мое сердце свободно от страха; и если бы мне пришлось умереть, то я умер бы без упрека и позора…»

Соратник Робеспьера Сен–Жюст среди полного молчания зачитал делегатам Конвента обвинительный приговор. Он откровенно объявил, что Дантон вместе сМирабо принимал участие в интригах роялистов и пытался спасти королевскую семью. Особенно много говорилось о тайном противодействии дантонистовреволюционным мерам против спекулянтов и крупной буржуазии, против агентов иностранных банков и эмигрантов. Именно такие обвинения заставили всех в Конвенте признать вину Дантона и осудить его на смерть.

Нольде. Портрет доктора Гильотена, изобретателя гильотин

 

В результате, 5 апреля все подсудимые были приговорены к смертной казни на эшафоте, что по существу было больше похоже на откровенное убийство. Подготовку к казни дантонистов пришлось обставить дополнительными жандармами, которые следили и за порядком самой процедуры связывания рук, и сопровождали парами каждого осужденного к телеге, направляемой к эшафоту. Палача поразило мужество Дантона, который успокаивал друзей, особенно Камилла Демулена, и ругал народ, который предал их, настоящих исполнителей революционного переворота. Несколько строк из дневника посвящено реакции осужденных при проезде мимо дома, где проживал Робеспьер:

«В доме Дюплея все было заперто, двери, окна и ставни. Осужденные давно уже искали дом этот и, подъехав к нему, разразились насмешками перед этими немытыми и мрачными стенами. “Низкий тартюф”, — говорил Фабр; Лакруа кричал: “Негодяй! Он прячется, как прятался и 10 августа!” Камилл говорил: “Чудовище, почувствуешь ли ты еще жажду, напившись моей крови; чтобы опьянеть, понадобится тебе еще кровь моей жены?” Голос Дантона покрывал все эти голоса; лицо его, обыкновенно красное, делалось фиолетовым, пена показалась у рта и глаза сверкали как уголья. “Робеспьер,” — восклицал он, — ты напрасно прячешься, придет твой черед и тень Дантона возрадуется в могиле, когда ты будешь на этом месте”.Ко всему этому он прибавлял страшнейшие ругательства».

Уничтожение Дантона и его сторонников совсем не гарантировало Робеспьеру дальнейшее спокойствие и уверенность в собственных силах. Заговоры возникали один за другим. Сторонники, получавшие возможность властвовать, быстро и уверенно поднимались к руководству комитетами — министерствами и каждый раз настороженно встречали новые предложения вождя. Ему для укрепления собственной власти была жизненно необходима реформа «инструментов» воздействия. Комитеты и Конвент собрался для рассмотрения реорганизации Революционного трибунала. Было предложено сократить количество присяжных, упразднить защитников, установить единственное наказание — смертную казнь для всех врагов народа. Такими предлагалось считать наряду с изменниками родины, роялистами и спекулянтами продовольствием распространителей ложных слухов, развратителей нравов и общественной совести. Депутаты убеждались в сосредоточении в одних руках колоссальной власти, с которой никто из них бороться был уже не в состоянии.

Французская революция проводилась в пользу класса буржуазии и за годы борьбы на изъятой у дворянства и королевской фамилии собственности выросла значительная часть новой буржуазии, которая имела своих депутатов, адвокатов и защитников. Именно эти новые заговорщики, связанные с банкирами и иностранным капиталом, увидели в действиях оставшегося в одиночестве вождя попытку преобразовать государственные органы управления в собственный инструмент подавления. Чтобы этого не случилось, нужно было устранить самовлюбленного оратора и судью, жертвовавшего интересами новой буржуазии.

Хитрый и изворотливый Жан Ламбер Тальен из якобинского клуба, депутат Конвента, составил отряд по устранению тирана и деспота. Самым удивительным и таинственным представляется точно выбранный этой компанией момент наступления на Робеспьера. Создается впечатление, что некая закулисная сила попросту распорядилась ликвидировать зародившуюся угрозу. Диктатор был приговорен.

23 июля на совместном заседании двух Комитетов Барер стал перечислять промахи и ошибки Робеспьера, давая тем самым сигнал к атаке на бывшего кумира. Обвиняемый решился защищать свою честь и своих соратников на заседании Конвента, где рассчитывал всех поразить страстной речью. Однако и здесь была подготовлена мощная обличительная компания. Бильо–Варенн публично заявил, что Робеспьер со своими приверженцами «перерезал все Национальное собрание». Было решено, не давать слова Робеспьеру, депутаты кричали: «Долой тирана, долой!!!» Для создания общего настроения выступил Тальен, припомнил все просчеты человека, претендовавшего на роль вождя революции.

Депутат Луше произнес роковые слова: «Предлагаю декрет об аресте Робеспьера». Со всех сторон из всех углов Конвента единодушно раздались одни и те же возгласы: «Арестовать!»

28 июля, называемого 10–м термидором, 1794 года от здания суда к площади Революции отправилась тележка «исполнителя наказания» Сансона, в которой находились 23 приговоренных. Но собравшихся на кровавое представление людей интересовала лишь фигура Робеспьера. Историк французской революции ТомасКарлейль отметил множество криков и высказываний, вылетавших из бушующей толпы, но одно из них, записанное со слов женщины, заставившей приговоренного открыть постоянно закрытые глаза, определяет всю деятельность этого хитрого человека, блестящего оратора, исполнителя скорее всего чужих планов: «Отправляйся в ад, проклинаемый…»

Круг замкнулся. Революция получила очередную жертву. 

В начало раздела "Живопись и графика">>>