Эдуард Мане. Жизнь в ауре чудесного.

 В условиях Ренессанса в России, пусть не вполне осознанных в свое время, новая, быстро формирующаяся русская культура проявила исключительную восприимчивость к культурам европейских стран и по преимуществу к культуре Франции, с обращением к классической древности, к первоистокам европейской культуры и цивилизации. Среди массы причин, почему так случилось исторически, можно указать на две важнейшие, взаимосвязанные.

Эпоха Возрождения в Италии коснулась и Франции, но в меньшей степени, чем Испании и Англии, в которых в XVI-XVII веках утвердились просвещенные монархии. Францию раздирали религиозные войны и лишь в эпоху короля Людовика XIV она наверстывает упущенное время - по отношению к Италии, как Испания и Англия в развитии театра, только во Франции не барокко, а классицизм выступает как эстетика Ренессанса. Французский классицизм в драматургии, как и испанское или английское барокко, - ренессансные явления, в этом не может быть сомнений и в отношении Мольера, как и Шекспира.

Этот запоздалый, казалось бы, всплеск ренессансных явлений на пике абсолютизма выдвигает Францию в число ведущих культурных стран Европы, с распространением французского языка по всему свету, как и литературы и философии, что подхватывается в России на уровне императорской власти, уже играющей заметную роль в развитии европейской, а затем и мировой истории. На рубеже XVIII-XIX веков жизнь культурной элиты Франции и России приобретает во многом сходственные черты, только в России это носит не характер заимствований, как думали, а высокого вплеска ренессансных явлений - с формированием национального языка и новой литературы, с непосредственным обращением к классической древности, с зарождением классического стиля в архитектуре, в живописи, в лирике и прозе.

И это происходит в России в эпоху французской революции и наполеоновских войн, когда во Франции утверждается романтизм в борьбе с академическим классицизмом. Эти явления проступают и в развитии русской литературы и искусства, но в первой трети XIX века классический стиль обретает всеобъемлющее значение, с определением эпохи позже как Золотого века русской культуры.

Между тем сходственные черты в развитии как форм жизни, так и искусства во Франции и в России проявляются еще с большей определенностью, разумеется, и с явными различиями. В данном случае мне важно лишь отметить то удивительное обстоятельство, как в России воспринимали и в XIX, и в XX веке литературу и искусство Франции. Это было для нас, как и для Пушкина, как свое, как наше, с соответствующими восторгами и недовольством. Мы зачитывались французскими романами. Что говорить о XIX веке, тогда зачитывались без перевода, на языке подлинника, что приводило и к переводам. Мы зачитывались французскими романами и в XX веке, уже в переводах, распространяя свой интерес и к другим литературам мира.

В 60-е годы XX века в СССР возник музейный бум. Мне повезло, это выпало на мои студенческие годы, и мой интерес к поэзии слился с интересом к живописи. В залах Эрмитажа и Музея изобразительных искусств имени А.С.Пушкина в Москве мне открылась вся мировая живопись (на другие виды искусства я особо не обращал внимания, кроме античных скульптур и Родена, разумеется). И здесь мои пристрастия, как теперь вижу, прежде всего оказались связаны не с роскошной живописью эпохи Возрождения в Италии, а с более скромным искусством Франции XVIII-XIX веков, чем-то по-настоящему интимно близким. От Пуссена и Ватто я вскоре перешел, как вышел на сельскую местность, к барбизонцам и Коро, а затем к импрессионистам, как однажды на выставке картин из Лувра увидел картины Эдуарда Мане, непосредственного предшественника импрессионистов, в частности, «Лолу из Валенсии».

С тех пор из всех импрессионистов и вообще художников Франции XVIII-XX веков я невольно выделял Эдуарда Мане, не ведая еще сам, в чем дело, но ныне, с осознанием особенностей эстетики Ренессанса, я вижу, живопись Мане - совершенно особая страница в истории искусства Франции второй половины XIX века, мало понятая не только при жизни художника, но и поныне.

Да и сам художник, в силу своего простодушного и даже легкомысленного характера не получивший обычного школьного образования, не сумевший сдать экзамены в Мореходную школу, может быть, поэтому не пожелавший поступать в Школу изящных искусств, - всякое ученье ему не давалось, - и проведший шесть лет в ателье художника Тома Кутюра, - здесь уж азы ремесла он осваивал с легкостью, вступая в конфликты с учителем, - кажется, не совсем отдавал отчет в том, в каком направлении ему идти в искусстве.

Он знал лишь одно: он хочет и может писать лишь то, что и как он видит сам. В ателье он протестовал против заученных поз натурщиков, по сути, против заученных форм и тем академического искусства, очень далеких от современной жизни. Вместе с тем он жил мечтой выставиться в Салоне и обрести официальное признание, как Тома Кутюр или еще более преуспевающий Кабанель.

Вообще очень рано жизнь Мане пришла в полное противоречие с внешне благополучной и добропорядочной жизнью буржуазного общества. Его отец, чиновник министерства юстиции, затем судья, владея землями и домами, принадлежал к средней буржуазии. Естественно и его дети - три сына - должны были пойти по его стопам. Но Эдуард рано пристрастился к рисованию, благодаря дяде, морскому офицеру, бывал с ним в Лувре, где в то время, волею случая, был открыт «испанский музей» Луи-Филиппа с десятками картин Веласкеса, Гойи, Греко, Мурильо, Сурбарана, что определит интерес Мане, зароненный в его душу еще в детстве, к Испании и в большей степени, чем к Италии, разве кроме Джорджоне и Тициана.

Случилось так, а скорее по желанию Эдуарда, уже выбравшего призвание художника, он вместе с братом Эженом учился игре на фортепьяно, и это занятие тем более было приятно, что уроки давала молодая девушка лет двадцати, да приезжая, из Голландии. Ее звали Сюзанна Ленхоф. Она снимала небольшую квартирку, где тайно для всех стал появляться Эдуард. По всему, это не была случайная любовная интрижка, которая могла закончиться с беременностью девушки. Это была утаенная от всего света любовь. Он ни словом не обмолвился о связи ни среди своих товарищей по ателье Тома Кутюра, ни перед своим другом Антоненом Прустом.

Общительный, внешне легкомысленный, безусловно весьма простодушный, Мане умел хранить, значит, чтить самые заветные движения своей души. Лишь матери он во всем признался, как и Сюзанна - своей матери, та приехала к дочери, и были приняты решения ради спасения чести девушки. Было ясно, Мане-старший не одобрит женитьбы сына на девушке, которая приходила давать уроки его сыновьям, но может разлучить влюбленных.

Между тем во Франции в декабре 1851 года происходит государственный переворот: принц-президент Луи-Наполеон Бонапарт объявляет себя императором и совершает ряд деяний во славу 2-ой Империи - реконструкцию центра Парижа, что придаст ему современный вид, организацию Всемирной выставки и т.д.  В январе у Сюзанны родился сын. В акте гражданского состояния ребенка его отец записывается под условным именем: «Коэлла, Леон-Эдуард, сын Коэлла и Сюзанны Ленхоф». Это чтоб судья ни о чем не прознал.

Но как все скрыть от общественного мнения, чем весьма дорожили в то время? Для знакомых и окружающих мальчика зовут Леоном-Эдуардом Ленхофом, его выдают за сына матери Сюзанны, то есть за ее младшего брата. Он будет звать Сюзанну «крестная», а Мане - «крестный». Утаенная любовь благополучно продолжается. Все проблемы с браком придется решать лишь тогда, когда Мане получит официальное признание как художник. Тайная помощь матери обеспечивает Мане самую беззаботную жизнь и любовь Сюзанны, о которой никто не ведает.

Ничего не знает о весьма существенной части жизни молодого художника и Шарль Бодлер, с которым познакомился и даже подружился, несмотря на разницу в возрасте (37 и 26), Эдуард Мане. Вероятно, поэзия, как и музыка (Сюзанна была не просто учительницей музыки, а прекрасной пианисткой), входит в сферу его сокровенных склонностей, как и живопись, в которой Мане, обычно уступчивый и снисходительный, бесконечно тверд.

Он  не мог, да и не хотел писать, как Тома Кутюр и другие официально признанные живописцы - в духе все более вырождающегося классицизма, на мифологические или исторические темы, далекие от современной жизни, может быть, отчасти от недостатка познаний, но главным образом потому, что увлекала его жизнь, та самая, что окружала его, а это Париж, Франция, отчасти Испания в сфере искусства; он мог писать лишь то, что видит его глаз и так, как видит его глаз, все остальное его мало заботило, даже сюжет... В исходной позиции молодого художника и в требованиях жюри Салона сразу обнаружилось неразрешимое противоречие - с первой же картиной, исполненной для дебюта, - «Любитель абсента».

Поначалу, после поездки в Италию, а затем на север и снова во Флоренцию и Венецию, Мане задумывает большую картину «Христос и Магдалина», но дальше двух этюдов дело не идет. Однажды в Лувре Мане обращает внимание на весьма странную личность и выказывает желание написать портрет незнакомца, который драпировался в длинный коричневый плащ, на голове выцветший цилиндр, видно, беден и неряшлив, тот готов без всякого смущения позировать. Это был старьевщик, торговец железным хламом Колларде, не чуждый интереса к искусству вполне в духе времени. Мане, вместо картины на религиозную тему, по крайней мере, понятную всем, всю зиму усердно работает над портретом неведомого никому оборванца, а название приходит само собой - «Любитель абсента». Это вполне в духе «Цветов зла» Бодлера, но для Салона 1859 года вещь невозможная. Провал!

Прогуливаясь по Парижу, просиживая в саду Тюильри, нередко с Бодлером, Мане с увлечением, как и поэт, наблюдает за современной жизнью. «Парижская жизнь, - писал Бодлер, - поистине богата поэтическими и чудесными сюжетами. Чудесное обступает нас со всех сторон, мы вдыхаем его вместе с воздухом, но глаза наши его не замечают». Но поэт замечал, замечал все чудесное в самой жизни и художник. Мане неожиданно для себя и даже его круга затевает большую картину «Музыка в Тюильри». Среди деревьев масса публики, как бывает во время концерта, когда вокруг музыкального павильона собирается весь Париж.

Живопись удивительная по свободе, блеску и свежести, ничего подобного еще не было, это не пленэр и не воспроизведение впечатления, то лишь приемы и средства, но поэзия восприятия действительности, воспроизведенная гениальной кистью адекватно. Это современность, погруженная, как у художников эпохи Возрождения, в поэзию мифа, но мифа сиюминутного, что творит сама жизнь, а с нею и художник. И Бодлер это видел и чувствовал, повторяя определение «чудесное», а Мане запечатлел на холсте красками. Изображение на полотне погружено в атмосферу поэтического на грани чудесного, что ощущаем мы в картинах Боттичелли, Леонардо, Рафаэля, Джорджоне или Тициана, - Мане вольно или невольно следует эстетике ренессансных художников. Аура мифа присутствует и в «Любителе абсента».

На картине «Музыка в Тюильри» в общей массе публики можно узнать самого художника, его брата Эжена, его друзей и знакомых и весьма известных лиц, включая Бодлера, Теофиля Готье, Оффенбаха, и т.д. Новизна картины однако не понята друзьями художника, и Мане - время есть - к Салону 1861 года пишет парный портрет отца и матери, - их можно принять за наших соседей с Кавказа в ту эпоху, - и «Гитареро» («Испанский гитарист»), который выглядит отнюдь не благопристойней старьевщика Колларде, да к тому же художник нечаянно делает его левшой. Две картины приняты жюри Салона 1861 года, а «Гитареро» и вовсе пользуется успехом, поскольку в то время в Париже вовсю распевали испанские романсы после гастролей андалузского гитариста Уэрта. «Гитареро» удостоен награды! Но такой успех не скоро повторится.

Да и успех был более внешний, что, впрочем, простодушного художника с его интересом к Испании не смущает. В Париже выступает труппа из мадридского королевского театра с андалузским балетом «Цветок Севильи», и Мане, как репортер с кистью, пишет ряд картин, в том числе «Испанский балет» и «Лолу из Валенсии», - последнюю Бодлер находит «превосходной» и даже набрасывает четверостишие:

Меж рассыпанных в мире привычных красот
Всякий выбор, мой друг, представляется спорным,
Но Лола - драгоценность, где розовый с черным
В неожиданной прелести нам предстает.

Мане продолжает испанскую тему, одев молодую девушку, с которой он познакомился на улице, настолько она заинтересовала художника как возможная натурщица, в костюм матадора, в картине «Молодая женщина в костюме эспады». Это Викторина Мёран, девушка из Монмартра, мечтавшая стать актрисой. С нее он уже написал картину «Уличная певица», Золушку, которая может оказаться принцессой. Между тем Мане приступает к исполнению давно задуманного замысла с изображением обнаженной женщины и двух одетых мужчин, а в глубине опушки леса с озером еще одна обнаженная женская фигурка. Картину называет он «Купанье», но закрепится за нею иное название, впервые прозвучавшее в насмешку, - «Завтрак на траве».

Позируют ему один из его братьев - Гюстав - и один из братьев Сюзанны - Фердинанд, и, разумеется, Викторина Мёран, ставшая возлюбленной художника, - в эту сферу Сюзанна благоразумно не вмешивается, да ее как будто и нет. Лишь через год после смерти отца (25 сентября 1862 года) Мане заключает брак с Сюзанной, о чем его друзья узнают задним числом. Бодлер писал как о новости: «Мане только что сообщил мне сверхнеожиданную новость. Сегодня вечером он уезжает в Голландию, откуда возвратится с женой. Его поступок достоин снисхождения, так как, по слухам, жена его красива, очень добра и к тому же превосходная музыкантша. Столько достоинства в лице одной особы женского пола - не слишком ли это?»

Тайная любовь длилась тринадцать лет; друзья и знакомые Мане не ведали ничего о существовании Сюзанны Ленхоф. Легкомысленный, простодушный с виду художник, выходит, был не так прост. Или это все-таки была игра, правила которой они соблюдали весело и свято? Заключив брак официально, родители продолжали прежнюю игру с Леоном Коэлла, который слыл младшим братом своей матери и шурином своего отца, что, кажется, вполне его устраивало, когда с годами он обо всем догадался, поскольку не был обойден их вниманием.

В 1863 году Мане выставил четырнадцать картин в галерее Мартине - от «Музыки в Тюильри» до «Лолы из Валенсии», поскольку в Салон 1863 года могли принять лишь три работы, куда он предложил «Купанье» и две картины на испанскую тему «Молодую женщину в костюме эспады» и «Молодого человека в костюме махо». Первая выставка открылась 1 марта, вторая должна была открыться 1 мая. Публика подняла шум и стала всячески потешаться над «Музыкой в Тюильри» и «Лолой из Валенсии», что, видимо, повлияло и на решение жюри Салона: три вышеназванные картины были отвергнуты.

Поскольку число отвергнутых художников было велико, и они роптали, власти распорядились открыть «Салон отвергнутых», как в насмешку, и в самом деле публика приходила, чтобы вволю посмеяться, и в первую очередь перед картиной Мане «Купанье», что стали называть «Завтраком на траве». Посетил «Салон отвергнутых» и император со своим двором, и тут прозвучало слово «непристойность» в отношении картины Мане. Следует заметить, в ту эпоху изображать обнаженных женщин отнюдь не считалось зазорным, но лишь в виде аллегорических и мифологических фигур - в формах, в которых нет жизни.

У Мане идея картины «Завтрак на траве» связана непосредственно с картиной Джорджоне «Сельский концерт», перед которой он с детства останавливался в Лувре. У венецианского художника любители музыки услаждают мир и самих себя игрой в роще, ощущая присутствие нимф, и они в самом деле проступают как обнаженные женщины, - это современность, погруженная в мифологические времена, поэтическое умонастроение классической древности и эпохи Возрождения. Нечто подобное на грани чудесного находит и Мане вокруг себя и воссоздает свое мировосприятие, с погружением вплоть до эпохи Возрождения в Италии.

В том же плане Мане осуществляет замысел картины, подсказанный «Венерой Урбинской» Тициана, но не решается назвать «Венера», а называет «Олимпия» (1863). Это портрет Викторины Мёран - в позе, чуть измененной, Венеры венецианского художника. Мане не выдает обнаженную женщину за богиню любви и красоты, хотя она заключает в себе две ипостаси Венеры со всей очевидностью, может быть, приземленной в глазах современного зрителя. Перед нами личность и нагота ее - полное воплощение женской красоты. Если угодно, это актриса на гребне ее успеха, которой несут поклонники цветы. Золушка, представшая, пусть в мастерской художника, принцессой.

Жюри Салона 1865 года не решилось отвергнуть работы Мане, хотя сочло их «гнусностями». «Олимпия» вызвала скандал невообразимый. Ни публика, ни критики оказались не способны воспринять сияющую новизну живописи Мане, ослепительный блеск Ренессанса в картине современного художника, вообразив, что им представили дерзко и нагло одалиску, сказать проще, коготку, которая к тому же глядит на них без всякого смущения, с достоинством, совершенно нагая, без флера мифа или аллегории, живая, как в яви. Здесь нет и намека на академический классицизм, это и не романтизм, и не реализм, а что же? А то же, что и в «Лоле из Валенсии», и в «Завтраке на траве», жизнь современная в ауре чудесного. Это жизнь, что цветет красотой и поэзией вечно.

И в том же плане следует воспринимать все основные полотна Мане - «Флейтист» (1866), «Завтрак в мастерской» (1869), «Балкон» (1869), «Кружка пива» (1873), «Бал-маскарад в парижской Опере» (1873), «Железная дорога» (1874), «В лодке» (1874), «На скамейке» (1879), «Бар в Фоли-Бержер» (1882)... Хотя художники, которых вскоре назовут импрессионистами, группируются вокруг Мане, да и он сам уже нередко работает на пленэре, ему не приходит в голову возглавить новую школу, он несомненно сознавал особенности своего мировосприятия и живописи, целостные, всеобъемлющие, как у высших представителей эпохи Возрождения. У импрессионистов дробится впечатление и форма, пока в игре света, что станет началом разрушения классических форм искусства и жизни в течение всего XX века.

Словно в предчувствии грядущих потерь, что уже всячески демонстрировал академический классицизм, Мане ищет и находит опору в эстетике Ренессанса, в которой утверждается красота и поэзия жизни под покровом мифа, древнегреческого или библейского, по сути, чудесного, что присутствует в самой жизни. Идея картины «Балкон» выхвачена из жизни. Казалось бы, ничего не происходит, это остановленное действие, переданное в вечность, или сценка, проступившая на мгновенье в просвете бытия.

На переднем плане у перил сидит молодая девушка в белом длинном платье, она глядит не перед собой, а в себя, уходя от окружающих ее лиц... Художник писал ее с новой знакомой, появившейся в его жизни, как нарочно, в то время, когда куда-то исчезла было (на шесть лет) Викторина Мёран, - ее звали Берта Моризо, девушка из весьма респектабельной буржуазной семьи, молодая художница, близкая к новой группе будущих импрессионистов. Она бывала в мастерской Мане с сестрой или в сопровождении матери, вскоре став излюбленной моделью художника.

Ей было в ту пору уже 27 лет, пора подумать о замужестве. Прибегала Берта в мастерскую Мане и одна, вероятно, она бывала с ним и в кафе Гербуа, где собирались импрессионисты в скором будущем. Несомненно в них проступала влюбленность, но Берта Моризо была девушка с независимым характером, она не захотела поддаться чувству, но, поскольку устроить свою судьбу как-то все-таки надо, она выйдет замуж за брата художника Эжена Мане. Однажды, когда объявится Викторина Мёран, Мане воспроизведет ее образ в новом возрасте в картине «Железная дорога» рядом с девочкой, которая через железную ограду смотрит на паровоз, окутанный паром и дымом.

Отношения с Салоном после ряда скандалов у Мане установятся, картины его активно покупают, а когда Антонен Пруст станет ненадолго членом правительства, Мане получит заветный орден Почетного легиона, но политические события с расстрелом коммунаров, осада Парижа немцами, а затем болезнь омрачат последние годы жизни художника, что однако не помешает ему создать большое полотно «Бар в Фоли-Бержер», итоговое и в высшей степени знаменательное.

Используя эффект зеркального отражения, Мане погружает современную действительность в ауру чудесного, в которой образ продавщицы двоится: там, в контакте с публикой, она услужлива и расторопна, здесь, оставаясь за стойкой бара, она одна и задумчива - во всей прелести ее облика и обдуманного наряда, чудесное воплощение юной красоты в ее сиюминутности и вечности.

В начало раздела "Живопись и графика">>>