Технология изготовления самоваров не претерпела изменений в течение трех столетий. Если первые самовары выколачивали из цельного листа молоточками изнутри, то в последующем появилась вытяжка давлением, а в середине нашего века — штамповка из двух половин за один раз. Литье деталей изменилось также только в пределах изменения технологии литья: в землю, восковое замещение, керамическую корку. Каждый этап развития технологии сопровождался появлением новых возможностей декорирования самовара, изменения формы сосуда. Новая технология, ее промышленный характер влияли также на упрощение операций, удешевление продукции. Так, лужение изнутри заменилось гальваническими операциями; гальванику стали применять для украшения поверхности. Штамповка позволила применять детали из листового материала. Начало восьмидесятых годов нашего века могло стать новым этапом в промышленном изготовлении самоваров. Появилась технология изготовления сосудов из перегретого листа взрывом. Автор этой статьи разработал несколько проектов для этой технологии, но последующие события в России отодвинули эту задачу как несущественную, несвоевременную.
Рассматривая самовар с технических позиций, мы невольно замечаем его сходство с котлом паровой машины. Но ни Стеффенсон в Англии, ни Черепанов в России еще не родились, когда появился и завоевал свои позиции самовар. Как повлияло это сходство на развитие идеи парового двигателя и кто автор самовара, сегодня установить невозможно, приходится только догадываться. Пусть историки простят меня, но я представляю возможной такую версию: изобретатель и художник Андрей Нартов, личный токарь Петра Великого, привез самовар в качестве сувенира из России в Англию и подарил его коллегам-механикам, у которых он обучался. Самовар немало удивил маститых коллег, а пар, вырывающийся при вскипании через специальное отверстие в крышке, дал толчок к осознанию силы пара и способа превращения его в движущую силу. Как бы там ни было, но Андрей Нартов действительно мог повлиять на создание самовара, во всяком случае, на организацию его производства, так как по велению Петра I участвовал в создании Олонецких заводов, на которых впервые стали изготавливаться самовары промышленным способом.
Дальнейшее распространение самоваров по территории России происходило стремительно. Ремесленное производство привело к разделению операций. Краны, ручки, основания делались разными специалистами. Каждый стремился проявить в отделке и форме деталей свое мастерство и творческий почерк. Детали свозились в ремесленные центры. Появилась унификация, необходимая для качественной сборки. Самовары стали изготавливаться с учетом финансовых возможностей и эстетических потребностей той или иной группы покупателей.
Разрабатывались диковинные новые формы, совершенствовались старые. Но принцип, заложенный в первом самоваре, передавался от мастера к мастеру, из поколения в поколение так же, как и передавались традиции русского чаепития.
Коллекция Андрея Лобанова состоит из 200 самоваров. Как считает сам собиратель, она полностью отражает историю самовара за три столетия.
Истоки коллекции, ее первые 10 экспонатов принадлежат деду коллекционера — Петру Кондратьевичу Лобанову, личности замечательной и перенесшей все то, что было уготовано интеллигентному человеку революционным режимом. Он был репрессирован «за политическое преступление» и вернулся в Ленинград в 1939 году, проведя десять лет в сталинских лагерях.
Его должность была далекой от политики. Он стал садоводом Летнего сада и Марсова поля. Как это произошло, понять сегодня трудно, потому что Марсово поле было одним из центральных памятных революционных мест. Именно там были захоронены революционеры, погибшие при захвате власти в Петербурге. Возможно, это произошло потому, что в молодости он сам участвовал в революционной деятельности. И нужно сказать, что исполнял он свою должность чрезвычайно ответственно. Именно Петру Кондратьевичу Лобанову мы обязаны сохранением скульптур Летнего сада, причем дважды за одну войну.
Один раз, когда он со своими коллегами зарыл эти скульптуры в землю, чтобы осколки снарядов и бомб их не повредили, второй раз — когда не разрешил установить в Летнем саду зенитную батарею, что несомненно вызвало бы прицельную бомбардировку и обстрел Летнего сада, жемчужины Петербурга. Это чуть не стоило ему жизни, так как командир батареи приказал тут же его расстрелять. И только чудо — появление человека в генеральских погонах — спасло его от смерти и даже привело к награде за принципиальные и верные действия. Этот случай многократно описывался в литературе. Для нас он интересен тем, что характеризует личность Лобанова-старшего.
Петр Кондратьевич положил начало коллекции самоваров, приобретя первые 10 интересных экземпляров в качестве предметов украшения интерьера. Таким образом, Андрей Лобанов провел все свое детство в окружении этих прекрасных вещей, и они, естественным образом, повлияли на его дальнейшие интересы.
Однако первым его увлечением как коллекционера стали иконы. Этот интерес возник как протест против их варварского уничтожения. Андрей видел, как иконами заколачивали окна заброшенных церквей, закрывали кадушки с квашеной капустой и грибами. Он видел, что уничтожается целый пласт русской культуры, при полном равнодушии окружающих.
Однако собирать иконы с целью их сохранения было делом весьма непростым. Во-первых, препятствовали элементарные сложности — вес, объем, а выносить их приходилось из заброшенных деревень, по бездорожью, и хранить с большими трудностями. Во-вторых, церковь, хоть и заброшенная, числилась собственностью государства с 1917-го года. Она могла бьпгь сожжена, загажена, но выносить — это значит обкрадывать государство. Немногие люди отваживались на это даже ради спасения погибающих предметов искусства.
В-третьих, и это самое главное, что повлияло на Андрея как коллекционера, было то, что иконы собирались от случая к случаю. Они не отражали развития школ иконописи, с трудом подвергались систематизации. Они отражали только пристрастия тех, кто их когда-то устанавливал в церквах, привозил в деревни. Коллекции не получалось. Однако именно в этих поисках Лобанов заинтересовался самоваром, как живым предметом быта, прошедшим через века, и сопоставил это явление с той коллекцией, которая досталась ему от деда.
Характер работы Лобанова был связан с разъе дами по провинциальным городам России. Однако провинции, как правило, были поздние самовары, и тех, что выпускались на рубеже XIX—XX веков прс мышленным способом и, следовательно, большим] партиями.
Поэтому, заинтересовавшись самоварами как объектом собирательства, Андрей стал исследователем истории самовара. Опираясь на полученные знания он тщательно отбирал каждый приобретаемый им экземпляр, понимая, что ценность коллекции не в количестве, а в качестве собранных им предметов, их полноте. Коллекция должна была состоять из предметов, отражающих высшие достижения ремесла, KBI совокупности технических приемов и художественно го решения. Каждый из них в отдельности должен был иметь свою историю, а все вместе они должны были отражать историю самовара как предмета национальной гордости.
Так, шаг за шагом, предмет за предметом, была собрана уникальная коллекция.
Собрание самоваров Андрея Лобанова отражает по крайней мере четыре удивительных свойства, присущих коллекционерам России.
Первое — сама тяга к собирательству, посвящение себя делу, которое при жизни не приносит известности. Эта тяга возникает почти у каждого из нас в детстве. Мы собираем фантики, спичечные этикетки, марки, камни, анекдоты. Однако не каждому дано пронести свое увлечение через всю жизнь.
Второе — сохранение верности объекту коллекционирования, а следовательно, и постоянное совершенствование коллекции. Без коллекций, собранных энтузиастами своего дела, была бы невозможной работа историков, этнографов, писателей, художников.
Третье — русские коллекции исторически создавались не как объект вложения лишних денег для их роста, а как веление души. Они всегда представляли собой край долговой ямы. Примерами тому могут служить судьбы Третьякова, Морозова и многих других коллекционеров, в том числе и современных. Коллекция, находясь в руках собирателя в России, не имела и не имеет материального эквивалента. Она бесценна, как жизнь самого человека, и вместе с тем ничего не стоит, как человеческая жизнь.
Даже те немногочисленные примеры, когда коллекция начинала собираться с целью удачного или вынужденного вложения средств, не могут быть доказательством материального интереса того или иного отдельного лица. В русских условиях каждый коллекционер без исключения приходит к тому, что называется «страстью к собирательству».
Он общается с себе подобными, он обменивается с ними своими работами, он увлекается самим процессом. находит темы, близкие по духу, он может прийти к полному разорению, но не захочет расстаться со своей страстью — коллекцией.
И вот здесь-то и проявляется четвертая характерная черта, присущая русскому коллекционеру. Он не скупой рыцарь, сидящий на сундуке с богатством и перебирающий его в одиночестве. Эти коллекции участвуют в выставках, публикуются, их смотрят специалисты, друзья и знакомые. Они открыты для просмотра, и если бы коллекционер имел свой выставочный зал, как это было у Третьякова, он бы с радостью выставлял их там. Но, к сожалению, частные коллекции известны публике не благодаря, а вопреки желанию тех, от кого зависят выставки. Только энтузиазм собирателей пробивает стену отторжения этих сокровищ от зрителя.
Власть в большинстве своем всегда довольно равнодушна к искусству. Но в советский период условия выживаемости для коллекционеров были несравненно более суровыми, чем дореволюционные.
Именно в советское время была произведена экспроприация ценностей, и коллекции, собиравшиеся из поколения в поколение, в большинстве своем были изъяты.
Часть из них попала в музеи, часть была распродана, часть погибла от плохого хранения. Кроме того, коллекции были переформированы в соответствии с новыми идеологическими задачами, и многие работы, особенно из раздела современного искусства начала XX века, были «похоронены» в запасниках.
Помимо этого, произошло резкое обнищание интеллигенции, сократилась сама возможность коллекционировать что-либо. Поэтому для понимания ценности любой, пусть даже кажущейся самой незначительной эклектичной коллекции, сохраненной или созданной в наше время, необходимо представлять себе условия, в которых она собиралась.
Государство знало цену предметам искусства. Оно неоднократно пользовалось его денежным эквивалентом, покупая машины, заводы, политиков и целые государства.
Собиратель ценностей материальной и духовной культуры становился, с одной стороны, как бы потенциальным банком, где хранятся деньги, которыми государство может воспользоваться, а с другой, — его конкурентом и личностью весьма опасной своей одухотворенностью и целеустремленностью. Ни одна государственная организация, собирающая или пополняющая коллекции, не могла конкурировать с частными собирателями, умеющими находить «жемчуг в куче навоза».
Коллекционер стал как бы необъявленным внутренним врагом. Объявлять ему войну значило перечеркнуть мировые законы, поскольку он не затрагивал прямых интересов государства, поэтому с собирателем нельзя было поступить так же, как с крестьянином, загнав его в колхоз. Коллективизация для коллекций означала необходимость появления штата хранителей, хранилищ, лишнюю заботу о ценностях.
Поэтому обобществление было произведено, но оно коснулось только драгоценностей и было совершено насильственным и варварским методом. Ценнейшие предметы разбирались на металл и «камешки» и переставали быть произведениями декоративно-прикладного искусства.
Коллекционер же, интерес которого не сталкивался с финансовыми притязаниями государства напрямую, контролировался сначала тайно, с помощью «искусствоведов в штатском», а в последующем явно, путем полу насильственной, «добровольно-принудительной» переписи предметов, осуществляемой многочисленными «службами от культуры».
Коллекционер становился уполномоченным государством хранителем своих коллекций. Он был ограничен в праве обмена работ, а государство при этом не брало на себя никаких обязательств, не оказывало никакой помощи и не защищало от преступных посягательств.
Собиратель вынужден был объединяться с себе подобными. И это, пожалуй, было единственное легальное объединение в стране, созданное не по указке власть предержащих, не из интересов «кормушки», а по велению души. Не благодаря, а вопреки действиям государства.
Специалисты могут сегодня говорить об эклектичности, избирательности коллекций советского периода, высказывать сомнения в атрибуции некоторых работ. Но, во-первых, все наше время достаточно эклектично, и избирательность еще в большей мере присуща государственным коллекциям. Тем не менее, частные коллекции выгодно отличаются от государственных тем, что формируются без идеологического диктата. Они представляют собой некие мостки, по которым время осуществляет переход от мастера к мастеру, от одного вида творчества к другому, от эпохи к эпохе. Именно такие мостки снабжают культуру столь необходимыми для нее жизненными соками.
Без частных коллекций культура стала бы Олимпом, доступным только богам, а государственные коллекции — школой пропаганды. И мы бы так и не узнали о существовании Кандинского, Малевича, Филонова, Фалька, своих современников Шемякина и Рухина.
Частным коллекциям обязаны мы и сохранению многих предметов материальной культуры, ставших в наши дни экспонатами музейного уровня.
Именно коллекционеру обязаны мы и появлению этого альбома.